Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

– Сколько ж можно? Теперь мой ход?

– Давай, бей.

Алена оглядела весь стол и выбрала, куда нанести удар, – в шар, который находился у самого края центральной лузы – казалось, дунь на него, и он свалится в сетку.

– Вообще-то по таким шарам в лоб пробивать не принято, – сказал Наводничий. – Он и так почти в лузе.

– Вообще-то ты сразу забил подряд три шара, а я еще ни одного. Мог бы и посочувствовать женщине.

– Сочувствовать в игре неинтересно. Мы же не в поддавки играем.

– Вот именно. Тогда и нечего говорить про что принято и что не принято. Я имею право ударить по нему?

– Формально – да.

– Тогда не отвлекай меня, мне и в такой-то попасть проблема.

Алена стала оценивать, с какой стороны лучше атаковать обреченный шар.

Тем временем, пройдя несколько настилов самого высокого яруса строительных лесов, Григорий добрался до цели и сунул руку с фотоаппаратом в купол с висящим ржавым крестом.

– Один за всех должен дело делать, – проворчал он. И затем, непроизвольно выкатив глаза и надув щеки, с трудом унял неожиданно подкативший приступ тошноты.

Иван Кукин, голый, встал с кровати и подошел к бордовой занавеске, за которой стояла молодая женщина кустодиевского телосложения.

Она смотрела на улицу, но не видела расположившегося как раз напротив Хлобыстина, поскольку Григория скрывала церковная башенка и венчавший ее купол.

– Так о чем ты думаешь? – спросил Иван сквозь занавеску.

– Думаю. Думаю, что мне с тобой делать.

Осташов, стоя ровнехонько в центре зала, на первом этаже церкви, сказал вслух, не обращаясь ни к кому, потому что никого вокруг не было:

– Что же делать?!

Алена, навалившись на борт стола и выпятив обнаженную грудь, прицелилась кием и уже готова была ударить по шару.

Стоявший у нее за спиной Василий пригнулся и посмотрел из-под ее тщательно выбритой подмышки на шар, по которому она собиралась ударить, затем перевел взгляд вперед, на шар, стоявший во вратах лузы. Сбоку от этой траектории боковым зрением он видел ее правую грудь и значок Венеры, висящий на соске.

– А, может, все-таки другим шаром ударить? – спросила она.

– Да без разницы. Главное – только попади, – ответил он и слегка сдвинулся – так, что траектория его взгляда прошла к шару в лузе через крестик Венеры. Хороший вышел бы кадр, мелькнуло у него в голове. Получилось бы, что она целится сквозь прицел: этот крестик с кольцом напоминает мушку на экранах военных приборов при наведении на цель. Или, может быть, лучше снять то же самое, но со стороны шара в лузе? Он попытался представить, как будет выглядеть картинка при взгляде с противоположной стороны. Нет, оттуда не получился бы хороший кадр.

Он решительно распрямился и пошел к кофру, напряженно размышляя по пути, с какой все-таки стороны лучше снимать.

– Легко сказать: «Попади», – Алена вздохнула. – Что же мне делать?

– Что же делать? – сказал, думая о ракурсе съемки, Наводничий, когда приблизился к тумбочке.

Кукин закинул занавес себе за спину, теперь его и кустодиевскую диву ничто не разделяло.

Он прижался к ее спине, положил ладони ей на плечи и, прижавшись ухом к ее уху, замер, глядя вместе с ней на пустынный заснеженный переулок.

– Родная моя, я тоже постоянно думаю, что же нам с тобой делать, – тихо сказал Иван.

– Господи, ну что мне делать? – сказал Владимир и, помотав головой, с рычанием вопрошающе посмотрел вертикально вверх. Взгляд его уперся в довольно большую круглую заплатку размером с крышку канализационного колодца, а, может, и крупнее. Этот люк на потолке (похоже, фанерный) был белым, как и весь потолок, но все равно явственно различался на общем фоне побелки. «Это дыра, которая на купол ведет, ее замуровали», – подумал Осташов. И еще он подумал, что, наверно, это смотрится со стороны глупо и пошло – человек таращит глаза под купол церкви и спрашивает: «Господи, что мне делать?» Как будто он верит в бога и просит у бога ответа. Как, блин, в мелодраме какой-нибудь. Надо же до какого идиотизма я дошел, подумал Осташов, но тут же одернул себя: какая, собственно, разница, как он выглядит со стороны. И снова глянув наверх, зло произнес:

– Что делать?

Хлобыстин смотрел в пролом в церковном куполе, где находился кирпич на дощечках – платформа для установки фотоаппарата, которую в самом начале их дежурств соорудил здесь Наводничий. Григорий опер руку с фотоаппаратом о кирпич, и тут его сотрясла вторая волна приступа тошноты. Невероятным усилием воли он сдержал позыв, но сомнений уже почти не оставалось – блевать придется. Подавшись всем корпусом вперед, чтобы не испачкать себя, Григорий сунул голову в купол, и навис, таким образом, над проемом башенки, как над унитазом. Во время этого маневра бедолага ударился плечом о край пролома в куполе и крест, висящий на боку купола, дернулся. При этом Хлобыстин повел рукой с фотоаппаратом в сторону, неуклюже задел запястьем дощечки, и они сдвинулись. И кирпич полетел вниз.

Алена сильно отвела руку с кием назад, в следующую долю секунды крестик знака Венеры на ее соске дернулся – она лихо, с оттяжкой ударила по шару, и тот ринулся прямо к центральной лузе.

Иван, по-прежнему прижимаясь к спине своей любовницы, обнял ее на уровне груди, уткнул левый ус в ее правую щеку, поводил им туда-сюда и, когда она, хихикнув и сказав: «Щекотно», чуть отстранилась, стремительно притянул женщину к себе и нежно и протяженно прильнул губами к ее виску.

Бильярдный шар, пущенный Аленой, шарахнул по своему собрату.

Женские груди, взятые с двух сторон руками Кукина, соприкоснулись.

Указательный палец Хлобыстина без ведома своего хозяина нажал на спуск затвора фотоаппарата.

Объектив был четко направлен на окно, за стеклами которого на фоне бордовой занавески стояли две слившиеся голые фигуры, отлично освещенные с подоконника настольной лампой под матовым абажуром.

Но Григорий этого не видел.

– Что за?.. – сказал, оборвав самого себя на полуслове, Наводничий, когда, склоняясь над кофром, увидел, что в нем недостает одного фотоаппарата.

А кирпич, нечаянно скинутый Хлобыстиным, выломал фанерный люк в потолке рабочего зала и, пролетев, с щепками и пылью, перед лицом Осташова, рухнул у его ног, расколовшись на куски.

Люк спланировал куда-то в сторону.

– Что за?.. – сказал Владимир и посмотрел на обломки кирпича на полу.

«Это такой специальный ответ от бога, что ли? – подумал Осташов и усмехнулся. – Или это бог пока только открыл рот, чтоб ответить?» Владимир совсем забыл, что некоторое время назад Хлобыстин приглашал его на крышу, и не сообразил, что кирпич сверху – это результат дежурства Григория у купола. Осташов усмехнулся еще веселей, и, глядя на круглую дыру в потолке, торжественно сказал: «И разверз он свои уста, и молвил слово». Владимир пододвинулся на полшага вперед, запрокинул взгляд в колодец, ведущий к куполу, и, увидев в высоте чье-то лицо, едва подсвеченное светом уличных фонарей, спросил с вызовом:

– Ну, боженька, и что мне делать?

Хлобыстин, который глядел в тот же колодец, но с верхней позиции, увидел и узнал находящегося внизу Владимира, потому что его лицо было отлично освещено лампами дневного света, горящими по всему периметру рабочего зала.

– Отвали! – услышал Осташов в колодце гулкий крик Григория, переросший в рев и бульканье, которые недвусмысленно давали понять, какой процесс эти звуки сопровождают.

Третья волна тошноты сотрясла Хлобыстина, вывернув его наизнанку. Он блевал, держа фотоаппарат над затылком и опираясь левой рукой о дощечки, на которых ранее покоился кирпич.

Осташов лишь чудом успел отступить назад и увернуться от потоков рвотных масс. Затем он машинально сделал еще пару шагов назад. И – вовремя, потому что в это мгновение из дыры в потолке вылетели увесистые дощечки (те, что ранее подпирали кирпич и на которые оперся Григорий), и, ударившись о пол, отскочили в его сторону. Собственно, дощечки были последним аккордом симфонии, лившейся из колодца, после них сверху никаких осадков больше не выпадало.

И тут до Владимира донесся откуда-то с улицы истошный старушечий визг:

– Ты что там делаешь, негодяй?!

Григорий, которому существенно полегчало, вынул голову из купола и посмотрел через левое плечо вниз, туда, откуда послышался вопль. На тротуаре, перед входом в церковь, стояла какая-то женщина, она смотрела прямо на него.

– Ты что творишь, а? – крикнула она Хлобыстину. – Я тебе говорю, паразит!

– Чего ты разоралась, дура старая? – зычно сказал Григорий и, отойдя от купола, приблизился к краю строительного настила готовый вступить в скандал.